О возрождении Евхаристии

Митрополит Кириак (Темерциди)

Перефразируя слова Священного Писания, скажу: "услышав мои глаголы - не ожесточите сердец ваших". Я прошу всех отложить всякие страсти, всякие личные взгляды и стремления. На Соборе не будем руководствоваться какими-либо симпатиями и антипатиями, но будем мыслить о том, чтобы все наши деяния послужили прославлению имени Божия и пользе святой Православной Церкви. Мы прибыли на Собор не для того, чтобы праздно провести время, а для того, чтобы решить назревшие вопросы церковной жизни. С первых веков Соборы тихо и гладко не проходили, и всегда на них присутствовало разномыслие, но во всем побеждали разум и любовь. На Поместном Соборе Православной Российской Церкви 1917-1918 г.г. были представлены обширные доклады и труды епископата, духовенства и богословов по упорядочению богослужебной практики, рассматривались вопросы редактирования богослужебных текстов применительно к пониманию верующего народа. В день самого зарождения Церкви - Святой Пятидесятницы - были установлены принципы церковного свидетельства. Первый из них - принцип использования разных языков. Благодаря воздействию Святого Духа ученики "начали говорить на иных языках", а толпа, собравшаяся по этому случаю, пришла в смятение, ибо каждый слышал их говорящих его наречием (Деян. 2, 1-9). В тот день было обнаружено, что для того, чтобы слушатели понимали Евангелие, его надо провозглашать на их "собственном языке". "Небо на земле" - это знакомое каждому православному определение лучше других выражает основополагающий опыт Церкви. Как таковая, Церковь есть средство благодати, таинство Царства. Ее структура: иерархическая, сакраментальная, литургическая - служит лишь для того, чтобы сделать Церковь способной выполнить свое назначение - быть Телом Христовых, Храмом Святого Духа. В Евхаристии Церковь совершает переход из этого мира в мир грядущий, участвует в Вознесении своего Господа и в Его миссианском пире, вкушает "радость и мир" Царства. "И не отступил еси вся творя, дондеже нас на небо возвел еси, и Царство Твое даровал еси будущее" (Евхаристическая молитва Литургии Св.Иоанна Златоуста). Для православного человека все богословие есть богослужение и наоборот. Большая часть богослужебных текстов взята из Библии. В связи с этим изучение православного богословия должно непременно включать в себя изучение богослужения. Истина Божия должна облекаться в форму, в которой эта спасительная весть может быть передана людям. Живое Слово стало Плотью; значит и слово запечатленное должно воплотиться. Христос пришел к человечеству таким образом, чтобы человечество смогло воспринять и понять Его. Так и слово Христово должно дойти для людей в понятной для них и легкой для восприятия форме. Слово Бога должно достичь слушателя на понятном ему языке. Таким образом, роль священнослужителя и любого христианина и христианки заключается в подражании Христу. Как Христос доносил мысль Божию до человечества, так и миссионер переводит ее на другой язык, чтобы исполнить евангельское предназначение (Мф. 24, 14;28,19). Почему сейчас нет оглашенных? Почему их отсутствие не воспринимается, как недостаток? Или все стали верными? Традиция остается, но православные не должны прятаться от вопроса о своем возможном предательстве по отношению к этой доверенной им традиции. А не перестала ли Церковь без оглашенных, без миссии быть Православной? Тот факт, что большинство прихожан не являются истинными участниками Литургии, поскольку не понимают значения происходящего, является предметом сожалений многих православных богословов и нашего стыда! Мы в ответе перед ними и перед Богом. Церковь вся без исключения должна участвовать в богослужении. Любое церковное богослужение - это торжество всей Церкви, торжество всей церковной общины. Литургия не является прерогативой духовенства, и прихожане не сторонние наблюдатели. Служение Господу осуществляется всем миром. Бывая в приходах, остаешься под впечатлением того, что хороши дрожжи, да плохи лекари: весьма религиозному народу достались совсем не подходящие пастыри - ни в смысле образования, ни, что куда хуже, в смысле духовности. О бизнесе в стенах храма, поборах и шарлатанстве стыдно и говорить. Бездействие, ремесленническое отношение к служению нашего духовенства неизменно приводит к увеличению числа покинувших Церковь. Это хорошо видно на примере истории сектантских движений в нашей стране. В определенном смысле перед Православием стоит дилемма: либо расти, либо умереть. Может ли Православие вырваться за рамки своего узко культурного мышления, чтобы обрести способность свидетельствовать истину? Повсеместно наблюдаешь картину, что в массе своей мы поверхностные христиане, а потому не соответствуем тому великому апостольскому предназначению, которое Бог возложил на нас. Ведь какое духовное богатство мы держим в наших руках! И не умеем им пользоваться! Способна ли та форма, которая служит сегодня сохранению богатств православной мысли, послужить ее раскрытию для всего мира? Эти животрепещущие вопросы крайне важно ставить перед Церковью. Св. апостол Павел пишет в послании к Коринфянам: "В церкви хочу лучше пять слов сказать умом моим, чтобы и других наставить, нежели тьму слов на незнакомом языке" (1 Кор. 14, 9). Но разве наше богослужение не становится зачастую "говорением на языках", которые восхищают, но не назидают? Когда религиозность сводится к эмоциям, к своего рода эстетике, тогда вера больше не просвещается разумом, а разум не оплодотворяется верой - и Церковь маргинализуется, оказывается чуждой всей культурной, научной и технической жизни нашего времени. Эти вопросы требуют особого пастырского внимания. Наша литургия остается удивительным памятником. Множество наших литургических текстов обладают очевидной богословской и духовной силой: они отмечены печатью Духа, Который сообщает им значимость вне зависимости от культурного контекста, в котором они были созданы. Однако, некоторые тексты несут на себе груз прошлого, говорят языком проклятий или языком имперским, которые нам уже давно стали чуждыми. Сейчас, когда каждый приход в России должен быть миссионерским, в храме должна безраздельно царить атмосфера приветливости. Грубость недопустима в храме, от кого бы она ни исходила, тем более от епископа и священника. Это должно быть усвоено всеми. Ее следует исключить как из церковного обихода, так и в общении с окружающими. Не господствовать над людьми, а всемерно служить делу их спасения. "Ибо и Сын Человеческий не для того пришел, чтобы Ему служили, но чтобы послужить и отдать душу свою для искупления многих" (Мк.10,45). Церковное творчество - это ответ Церкви на вызов мира. Творчество - есть соработничество Богу. Возможно ли говорить о православном творчестве? Сегодня слово "творчество" смущает многих православных. Православное понимание категории "творчество" укоренено в святоотеческой традиции. Девизом творческого отношения к действительности православному человеку могут служить слова св. Игнатия Богоносца, обращенные им в начале второго века к св. Поликарпу Смирнскому: "Вникай в обстоятельства времени". В истории Православия достаточно много творческих личностей, которые на вызов окружающего мира, на требования времени давали свой личный, основанный на учении Церкви и укорененный в ее Предании ответ. Цель религиозного творчества - стяжание Духа Божия. Основная претензия противников категории "творчество" - тезис о неизменяемости чего-либо в Православии. Но изучение Предания, истории Церкви свидетельствуют о постоянном творчестве в Церкви - этом Богочеловеческом организме. Молитва - это тоже творчество, если она исходит из сердца. Молитва допускает и предполагает импровизацию. Молитва - это не только устоявшиеся веками богослужебные последования, в которых, кстати говоря, по необходимости и с благословения также возможны вставки и корректуры. Очень часто люди не церковные объясняют свою антипатию к Православной Церкви тем, что она, на их взгляд, слишком консервативна. Неверное представление о собственной традиции имеют и некоторые православные, полагающие, что в консерватизме заключается суть Православия. Суть Православия, хотя это и нельзя сформулировать в двух словах, в верности Господу и Его Церкви - Телу Христову. Устойчивость в традиции, доверие к ней, верность и преданность учению Церкви - это все же не консерватизм. Имеет смысл обозначать так подозрительность ко всему новому и творческому, отрицание возможности каких-либо изменений, соблазн выбирать всегда привычное. Верность Преданию Церкви лучше называть не консерватизмом, но церковностью, допускающей творческие нововведения, основания для которых она ищет в Священном Предании. Церковь растет органически в высшем смысле этого слова. Новое не отменяет, не уничтожает старое, но утверждает и раскрывает его. Таков истинный рост в отличие от простого бывания. Богослужение приняло сегодняшний вид не в апостольский век. Красочные церковные облачения восходят к Византии, но черный траурный цвет священнических и монашеских ряс - явление довольно позднее. Неслучайно возник спор о троеперстии, ибо изменения постоянно входили в жизнь Церкви. Святитель Феофан Затворник, обличая старообрядцев показывает, что отстаивая древнее благочестие, по существу они защищали изменения столетней давности. Православие призвано всегда и повсюду быть основой для становления нового человека. Мы порой забываем слова Сидящего на престоле из книги Откровения: "Се творю все новое" (Откр.21,5). Плохое знание истории Церкви и Православного Предания объясняет тенденцию так называемых "ревнителей" Православия все подвести под известный им стандарт. Стремление к унификации приводит таких благочестивых ревнителей к поиску врагов, которых видят в каждом, не разделяющем их собственные убеждения, забывают даже простую истину, что в древней Церкви существовали различные богословские школы, например Александрийская и Антиохийская, и точки зрения их представителей по ряду вопросов были противоположными. Сегодня лидеры обеих этих школ почитаются, как святые отцы Церкви. Около сорока лет я служу Церкви. И никогда все эти годы меня не оставляло некое основное вопрошание о Евхаристии, о месте ее в Церкви, вопрошание, возникшее буквально в юности, со студенческой скамьи и радостью наполнившее мою жизнь. Увы, однако, не одной радостью. Ибо, чем реальнее становился опыт самой Евхаристии, Божественной Литургии, Таинства победы Христовой и Его прославления, тем сильнее становилось ощущение своеобразного евхаристического кризиса в Церкви. Этим Таинством Она живет. И я верю, что именно в Литургии, в этой святая святых Церкви - источник чаемого возрождения. И именно потому, что это так, мы, православные, должны найти в себе силу погрузиться в это евхаристическое возрождение Церкви. Речь идет не о "реформах", "приспособлениях", "модернизации" и т.д. Речь идет, напротив, о возврате к тому видению, к тому опыту, которым изначала жила Церковь, о возврате к истокам Церкви. "Нас же всех, от единого Хлеба и Чаши причащающихся, соедини друг ко другу во единого Духа причастие….", обращаемся мы в евхаристической молитве ко Господу. Современная практика служения Литургии отделила предстоятеля от народа. В древней Церкви было не так. Литургия - общее дело, которую мы должны служить едиными устами и единым сердцем, ибо Христос посреди нас и сердце, и душа ликуют и не могут молчать. "От избытка сердца глаголют уста". Литургия - это диалог. Каждая евхаристическая молитва запечатывается народом Божиим словом "Аминь", - одним из ключевых слов христианского богослужения, связывающим в одно органическое целое предстоятеля и возглавляемый им народ Божий. Все молитвы своим содержанием имеют нашу хвалу, наше благодарение, наше причащение, а своею целью - "соединение всех нас друг ко другу во единого Духа причастие". В теперешнем литургическом благочестии алтарь ощущается как некоторое самодовлеющее святилище, доступное одним лишь "посвященным", как сугубо "священное" пространство, своей "сакральностью" как бы подчеркивающее "профанность" остающихся вне его предела мирян. Однако, не трудно показать, что ощущение это сравнительно новое, ложное и, главное, глубоко вредное для Церкви. Оно является одним из главных питательных источников того предельно чуждого Православию "клерикализма", который низводит мирян в положение каких-то лишенцев, определяемых, прежде всего, отрицательно, как "не имеющих права" туда-то входить, то-то трогать, в том-то участвовать. У нас создался, увы, и тип священника, который в постоянной "защите" святыни от соприкосновения с мирянами видит почти сущность священства и находит в ней своеобразное, почти сладострастное удовлетворение. Христос звал и призывает к Себе всех. Все к Нему прикасались. И Он никому и никогда не выговаривал, что вы ко Мне прикасаетесь? Это фарисеи осуждали Христа, что он имеет дело с грешниками. Нынешние фарисеи поступают также и с такой же ненавистью к членам Церкви. Это новое ощущение алтаря и иконостаса, как разделения, ложно потому, что оно очевидно - противоречит самому литургическому Преданию Церкви. Предание это знает только освящение храма и престола, но не освящение алтаря отдельно от "корабля". Весь храм помазывается, как и престол, святым миром, весь храм "запечатывается", таким образом, как святилище и святое место. Надо твердо знать и помнить: в храм мы идем собраться в Церковь, и сам видимый храм есть только образ того нерукотворного храма, который он знаменует. Как часто мы говорим, что мы идем в Церковь, чтобы от нее получить помощь, благодатную силу, утешение. Но мы забываем, что мы и есть Церковь, что мы ее составляем, что Христос пребывает в своих членах, и что Церковь не вне нас, не над нами, а мы во Христе и Христос в нас. И не в том христианство, что оно каждому дает возможность "личного совершенствования", а оно в том, прежде всего, что христианам дано и заповедано быть Церковью - "народом святым, царским священством, родом избранным" (1 Петр. 2,5), являть и исповедовать присутствие Христа и Его Царства в мире. В древности не участвовавший без причины в евхаристическом собрании отлучался от Церкви, как сам себя отсекший от органического единства Тела Христова, являемого в Литургии. "Мир сей" и "Царство Божие", сопряженные в Евангелии в некоем напряженном сосуществовании и в борьбе, стали мыслиться почти исключительно в хронологической последовательности: сейчас только "мир сей", потом - только "Царство". Тогда как для первых христиан всеобъемлющей реальностью и потрясающей новизной их веры было как раз то, что Царство приблизилось и, хотя и незримое, и неведомое "миру сему", уже пребывает "посреди нас", уже светится, уже действует в нем. Но, конечно, символом Царства по преимуществу, символом, исполняющим все символы - дня Господня, Пасхи, Крещения и, наконец, всей христианской жизни, как "жизни, скрытой со Христом в Боге" (Кол.3,3), была Евхаристия, таинство пришествия Воскресшего Господа, таинство встречи и общения с Ним "за Его трапезой в Его Царстве…". И когда это величайшее таинство подменяется бесконечными символами и ритуалами, происходит действительно глубокий и трагический "литургический упадок". "Изобразительный символизм" остается чуждым всюду, где есть живая и подлинная церковность. Он остается уделом поверхностной, парадной, рутинной церковности, в которой широко распространенное, но неглубокое любопытство ко всякого рода "священности" легко принимается за религиозное чувство и "интерес к Церкви". Но живой, подлинной и - в лучшем смысле этого слова - простой вере все это не нужно, ибо живет она не любопытством, а жаждой. Верующий жаждет света, радости, утешения, Царства Божия. Что ему до сложных и утонченных объяснений, что вот этот обряд "изображает" то-то, а это закрытие или открытие врат - то-то. Ему не угнаться за всеми этими "изображениями", а его вере они не нужны. Духовенство закрылось от народа и стало придумывать дикие объяснения с закрытием и открытием врат. Представить себе на минуточку, что мы пришли ко Христу, а Он бы с нами разговаривал через закрытые двери. Всем известно, что в современной практике чтение почти всех молитв, возносимых предстоятелем, стало тайным, "про себя", так что молящиеся слышат только завершительное славословие, обычно в виде придаточного предложения - "Яко Ты еси…", называемого возгласом. Практика эта сравнительно поздняя. По первоначалу все молитвы Литургии читались вслух, ибо в своем прямом смысле и по своему содержанию - они суть молитвы всего собрания или, лучше сказать, самой Церкви. Таким образом, практика эта нарушила единство собрания Церкви, отделила его как раз от тех "общих и согласных молитв", в которых единство это выражается. В современной практике естественным и самоочевидным местом предстоятеля и духовенства является алтарь. В древности же было не так. "Предстояние" престолу, служение у престола было ограничено исключительно литургией верных, то есть приношением и освящением Святых Даров - Евхаристией, в собственном смысле этого слова. К престолу предстоятель восходил только в момент приношения Даров. В остальное время, а также в службах дневного и годичного круга, место предстоятеля и духовенства было среди народа. На это до сих пор указывает местоположение архиерейской кафедры - посредине храма у русских, справа у амвона - у греков. Одна из насущных задач нашего времени состоит в пересмотре, в свете нашей теперешней литургической ситуации, вопроса включения в литургические чтения большую часть Ветхого Завета, отрывки которого неизменно в первые века читались за каждым Богослужением. В том, что касается Нового Завета, то чтение его построено на предпосылке ежедневного служения Литургии и это чтение, к величайшему сожалению, доводит до слуха и сознания верующих сравнительно небольшую часть новозаветных текстов. Отсюда - поразительное незнание Священного Писания у подавляющего большинства православных и вытекающее из этого незнания отсутствие интереса к нему, отвыкание от него, как главного, ни с чем не сравнимого и поистине спасительного источника веры и жизни. Чтения из Нового Завета в нашем церковно-славянском подстрочнике понятны только местами. Редкое чтение в храме Евангелия и, особенно, Апостола не проходит без того, чтобы тебя - читающего - не посетило ясное сознание, что тебя не понимают или понимают даже превратно.
Иди за Мною, Сатано. Мф. 4,10 - Отойди от Меня, Сатана.
Он же дряхл быв о словеси. Мр.10,22 - Он же, смутившись от сего слова.
Почто гибель сия мирная бысть? Мр. 14,4 - К чему сия трата мира?
И се человек некий, имый водный труд бе пред Ним. Лк. 14,2 - И вот предстал перед Ним человек, страждущий водянкой.
Не един же смеяше от ученик истязати Его. Ин. 21,12 - Из учеников же никто не смел спросить Его.
Сего ради в вас мнози немощни и недужливы и спят довольни. 1 Кор. 11,30 - Оттого многие из вас немощны и больны, и немало умирает.

Прочитал по-славянски - повтори по-русски! Кто не поступает так - согрешает! В нашей Церкви "акафист" неизмеримо популярнее Св. Писания. Поскольку же все наше богослужение построено, прежде всего, в библейском ключе, то незнание Священного Писания приводит в конечном итоге к непониманию и богослужения, к отрыву литургического благочестия от подлинного смысла молитвы. Замечательная молитва предстоятеля перед чтением Евангелия, в которой Церковь просит Бога, чтобы Он "отверз очи во евангельских проповеданий разумение", читается теперь тайно, про себя и вообще не доходит до слуха молящихся. Все это вместе взятое, затмило первоначальный смысл обряда Литургии Слова. Между тем обряд этот важен для понимания связи между Литургией Слова и Таинством Евхаристии. При нынешней необразованности и церковной некультурности священства, плохая проповедь, проповедь с отрицательным знаком стала у нас явлением повсеместным, и она страшно вредит церковному Богослужению. В современной церковной жизни наблюдается несомненный упадок или даже кризис проповеди. И сущность его - не в неумении говорить, не в утере "стиля", не в умственной неподготовленности проповедников, а в чем-то гораздо более глубоком: в забвении того, что есть проповедь в собрании Церкви. Проповедь может быть, и она часто бывает и сейчас, умной, интересной, поучительной, утешительной. Но не в этих ее качествах, позволяющих отличать "хороших" проповедников от "плохих", настоящая ее сущность. Сущность эта в живой связи ее с Евангелием, читаемым в собрании Церкви. Ибо подлинная проповедь не есть ни просто объяснение прочитанного знающим и компетентным лицом, ни передача слушающим богословских знаний проповедника, ни размышление "по поводу" евангельского текста. Она вообще не есть проповедь о Евангелии ("на евангельскую тему"); а проповедь самого Евангелия. И именно потому, условием подлинной проповеди и должно быть полное самоотречение проповедника, отказ от всего только своего, даже от своего дара и таланта. Тайна церковного благовествования, в отличие от всякого чисто человеческого дара слова, совершается, по словам ап. Павла, "не в превосходстве слова или мудрости, ибо я рассудил быть у вас незнающим ничего, кроме Иисуса Христа, притом распятого. И слово мое, и проповедь моя - не в убедительных словах человеческой мудрости, но в явлении Духа и силы, чтобы вера ваша утверждалась не на мудрости человеческой, но на силе Божией" (1 Кор.2,1-5). По примеру Греческой Церкви надо бы упразднить ектению оглашенных. Как молиться об оглашенных, которых не существует? Это все равно, как если бы мы стали молиться о диакониссах. Кому говорить: "Помолитеся, оглашении", "Оглашении, главы ваша Господеви приклоните"? Надо же подумать о священниках и диаконах, которые, привыкая возглашать молитвы без молитвы, отвыкают молиться. Всякий раз какую-то чувствуешь неловкость, когда на великом входе произносишь: "Всех вас, православных христиан…". Это значит ведь: "ортодоксальных христиан…". Титул "православный" - это награда, а когда он присваивается себе в первом лице, в нем явственно звучит похвальба и даже сектантство. Если для нас постановления Поместного Собора 1917-1918 г.г. авторитет, то мы должны их исполнять. На нем была принята единственно правильная формула: "Всех вас да помянет Господь Бог…", но нигде у нас этой единственно правильной формы не произносят. Зато уже совсем вопреки Служебнику - всякие новопридуманные возглашения за митрополитов, архиепископов и епископов православных, священство, диаконство, монашество и весь причт церковный. И всегда досадно, что духовенство так много отводит само себе внимания. В наше время двери храма открыты в течение всей Литургии, и кто угодно и когда угодно может войти или выйти. А это так потому, что в теперешнем понимании "служит" по существу только священник и служба проходит в алтаре - для и за мирян, присутствующих на ней "индивидуально" - молитвой, вниманием, иногда причащением. И не только миряне, но и священники попросту забыли, что Евхаристия по самой своей природе есть закрытое собрание Церкви и, что в этом собрании все до единого посвящены и все служат - каждый на своем месте - в едином священнодействии Церкви. Что служит, иными словами, не священник, и даже не священник с мирянами, а Церковь, которую все они вместе составляют и являют во всей полноте. В соборных служениях - как бы хорошо архиерею или старшему священнику произносить литургийные молитвы вслух благоговейно хотя бы для сослужащего духовенства. Но нет - каждый уединяется и смотрит в свою книжечку. Чтобы миряне не были пассивными созерцателями службы, необходимо настоятельное введение за Литургией общенародного пения. Это послужит ее возрождению и молитвенному настрою верующих. Общее пение сплачивает членов Церкви в единую семью, а для этого необходимо, чтобы были тексты на руках у прихожан. Сейчас, в XXI веке - это не проблема. В современном чине Литургии возглас "Возлюбим друг друга!" занимает так мало времени, что мы почти не имеем возможности по-настоящему услышать его, услышать не только внешним, но и внутренним слухом. Для нас теперь это только один из возгласов, предшествующих Символу Веры. Но не так было раньше. Из литургических памятников древней Церкви мы узнаем, что после этого возгласа действительно совершалось целование мира, в котором участвовала вся Церковь, все собрание. "Когда наступает время преподания взаимного приятия мира, - говорит св. Иоанн Златоуст, - мы все друг друга лобызаем". И "приветствуют клирики епископа, миряне-мужчины - мужчин, женщины - женщин…". Этот обряд до сих пор сохранился в литургической практике несториан, коптов, армян, практике, не подвергшейся поздне-византийским влияниям и потому часто отражающей более раннюю форму евхаристического священнодействия. За века своего длительно развития Литургия подверглась многим изменениям. Но не было в ней изменения более глубокого и более значительного, чем то, которым по сей день отмечена последняя часть евхаристического священнодействия - чин причащения Святым Дарам Тела и Крови Христовых. Дело в том, что нигде в Литургии верных, с начала и до самого конца ее, мы не находим ни одной ссылки на участие в ней двух категорий молящихся: причащающихся и непричащающихся Святых Тайн. "Нас же всех от единого Хлеба и Чаши причащающихся, соедини друг ко другу во единого Духа причастие…" (Анафора, Литургия св. Василия Великого). Вряд ли можно яснее явить органическую связь принесения даров, бескровной жертвы хвалы с приуготовлением к причастию. В отделении одного от другого, как это ни страшно сказать, ущербляется подлинный смысл Евхаристического Таинства, - оно начинает восприниматься уже не как исполнение Церкви, явление Царства Божьего и новая жизнь, а как вкушение "вещественной святыни". Христиане с грустью признают, что не узнают преемника апостолов в литургической фигуре русского епископа - иерархия подавляющая, личность ослепительная - все, кроме христианской простоты и настоящего смирения. Из Писания мы не видим, чтобы Христос и апостолы подставляли друг другу руки для целования. Эти бесчисленные жесты благословений, расточаемых архиереем по всякому пустячному поводу, непрестанное целование у него рук, поклоны, беготня с омофором, светильниками, рипидами, орлецами - вся эта раболепная суматоха вокруг епископа искажает самую сущность церковного Богослужения, превращая его в форменный "культ личности", в служение "владыке". Из духовенства никто не молится, все боятся - как бы не ошибиться в церемониях. Святитель и сам находится в плену у сущих пустяков этого ритуала человекослужения. Архиерею некогда молиться, ему приходится то и дело командовать во время Божественной службы: "Кланяйтесь мне!", "Берите у меня благословение!", "Снимите с меня омофор!". Бог даст - скоро сама жизнь церковная заставит архиереев заняться исправлением своего ритуала. У нас за богослужением поминовение Предстоятеля и епископов очень часто. На проскомидии - "Блаженнейшего, высокопреосвященнейшего, преосвященнейшего…", на мирной ектении - "блаженнейшего, высокопреосвященнейшего, преосвященнейшего…", на ектении сугубой - "блаженнейшего, высокопреосвященнейшего, преосвященнейшего…", на Входе - "блаженнейшего, высокопреосвященнейшего, преосвященнейшего…", после "Достойно" - опять "В первых помяни, Господи, блаженнейшего, высокопреосвященнейшего, преосвященнейшего…", затем "приносящих Святые Дары сия - блаженнейшего, высокопреосвященнейшего, преосвященнейшего". Наконец, после отпуста - "блаженнейшего, высокопреосвященнейшего, преосвященнейшего…". Да еще бывает, добавляется многолетие, провозглашаемое протодиаконом: "Блаженнейшего, высокопреосвященнейшего, преосвященнейшего…". От столь многократного поминовения, напротив, утрачивается его значение. Это говорится не для того, чтобы лично кого-то обидеть, а подчеркивается, что мы утратили чувство меры! И чем мы отличаемся от Московской Патриархии? А ведь на одном из заседаний Синода было принято решение три раза поминать: на Мирной ектении, на Входе и на Отпусте. Нет - мало! Это как бальзам на душу, - мы млеем от удовольствия. Грустно от всего этого. Я убежден, что подлинное возрождение Церкви начнется с возрождения евхаристического, но в полноте этого слова. Недостатков в совершении нами Евхаристии - великое множество. Разделение между духовенством и мирянами во время причащения, разделение трагическое по своим последствиям в церковном сознании. Представим себе, что Хозяин Господь приглашает нас на Свой пир и одним - избранным Он накрывает столы отдельно от людей второго сорта. Нет, у Господа не так! Вспомним притчу о званных на пир! Там все сидели за единой Трапезой. Тема этого разделения остается каким-то непонятным табу, и ее ни иерархия, ни богословы как будто не замечают. Всякий недуг в Литургии отражается на вере и на всей жизни в Церкви. Нам надо всем молиться усердно Богу, дабы просветил Он наше внутреннее зрение светозарной простотой святейшего из святейших Таинств - Трапезы Христовой! Наше призвание, оно есть наше общее служение, общая Литургия - "во единого Духа причастие". И тогда для всех нас будут понятны радостные слова апостола Петра: «Господи, хорошо нам здесь быти…»